Потом,  ужаснувшись  и  не  понимая,
как вообще могло придти мне такое в голову, я бросил  трубку  и  выбежал  на
освещенную солнцем улицу. "Неужели я сошел с ума?" -  спрашивал  я  себя  по
дороге  во  Фри-Пойнт.  Одно  дело  беситься  от  ярости  из-за  вероломства
проститутки, другое дело - убить ее... Как я хоть на  минуту  мог  допустить
возможность такого безумного, глупого и опасного поступка! И вместе с тем  я
знал, что получил бы огромное  удовольствие,  прикончив  Еву.  Таким  путем,
казалось мне, легче разрубить гордиев узел наших  отношений,  чем  заставить
Еву полюбить меня, подчинить ее волю моей. Все равно Ева  не  будет  никогда
принадлежать мне иначе как проститутка.  Я  гнал  от  себя  страшную  мысль,
ужасаясь ее навязчивости. Но избавиться от нее было не в моих силах.  Я  уже
с удовольствием обдумывал детали убийства. Как-нибудь вечером, когда Евы  не
будет дома, я тайком проберусь  в  ее  маленький  домик  и  стану  ждать  ее
возвращения. Я спрячусь в одной из комнатушек наверху и буду находиться  там
до тех пор, пока не услышу, что отпирается входная дверь. Я выйду из  своего
укрытия и посмотрю с лестничной площадки  вниз,  чтобы  убедиться,  что  Ева
пришла одна. Может, перед сном она  захочет  принять  ванну.  Я  проскользну
снова в одну из пустых комнат и стану  ждать,  пока  Ева  не  возвратится  в
спальню. Я уже получал огромное удовольствие от  мысли,  что  женщина  будет
бродить  по  пустым  комнатам  домика,  полагая,  что  находится  в   полном
одиночестве, в то время как я буду  прятаться  наверху,  ожидая  подходящего
момента, чтобы убить ее. Может быть, Ева придет домой такая же  пьяная,  как
прошлый раз, когда я ушел от нее. Если она вернется пьяная,  мне  будет  еще
проще убить ее. У меня не возникнет к ней ни желания, ни жалости,  особенно,
если я услышу, что женщина храпит во сне, и почувствую,  что  от  нее  несет
виски. Вернувшись пьяной, Ева сразу пойдет в спальню. Мне будет слышно  все,
что станет делать хозяйка дома. Я уже достаточно  хорошо  изучил  ее,  чтобы
совершенно точно предугадать каждое ее движение. Вначале  она  снимет  юбку.
Она всегда снимает ее, как только входит в дом,  потому  что  юбка  сшита  в
обтяжку, и когда Ева садится, корсаж впивается в тело. Потом она подойдет  к
гардеробу, возьмет вешалку и аккуратно повесит пальто и юбку.  Затем  начнет
снимать прозрачное нейлоновое белье. Возможно, в это время женщина  закурит.
Потом  она  наденет  ночную  сорочку  и   ляжет   в   кровать.   Внимательно
прислушиваясь, я точно буду знать, что делается в спальне в любую  из  минут
по  тому  характерному  шуму,  которым  сопровождается  каждое  человеческое
движение. Последним звуком, который я услышу, будет легкий скрип кровати  от
веса Евиного тела.  Возможно,  женщина  почитает  перед  сном,  а  возможно,
выключит свет и станет курить в темноте.  Что  бы  она  ни  делала,  я  буду
ждать,  пока  моя  жертва  уснет.  Я  готов  просидеть  несколько  часов   в
маленькой, душной комнатушке,  только  бы  разделаться  с  Евой.  Когда  она
уснет, я осторожно и бесшумно,  словно  тень,  спущусь  вниз  и  проникну  в
спальню. Я разбужу Еву только тогда, когда она уже не  сможет  вырваться  из
моих рук, чтобы спастись. Я не скрипну дверью и  не  споткнусь:  каждый  мой
шаг в темноте будет точным. Не потревожив сна женщины, я  сяду  на  кровать.
Если я даже не разгляжу, я по дыханию абсолютно верно  определю,  где  лежит
голова Евы. И на этом моменте закончатся все мои приготовления  к  убийству.
Останется одно: убить. И вот тогда одной рукой  я  сдавлю  горло  спящей,  а
другой включу настольную лампу. А после придет минута, которая  излечит  все
причиненные мне Евой раны. Но перед  победным  концом  будет  одно  короткое
мгновение, когда женщина, очнувшись ото сна, узнает  меня.  Мы  посмотрим  в
глаза друг другу, и она поймет, зачем я здесь, поймет, что  я  пришел  убить
ее. Она будет смотреть на меня с беспомощным ужасом, и впервые  мне  удастся
увидеть лицо, искаженное какими-то человеческими эмоциями, а  не  деревянную
маску. Передо мной будет человек, а  не  проститутка  с  обычными  уловками,
присущими ее профессии. Это продлится  несколько  секунд.  Но  мне  и  этого
будет достаточно для моего торжества.  Я  убью  Еву  быстро.  Чтобы  она  не
вырвалась, я, нажав коленом на грудь, вдавлю ее тело  всей  своей  массой  в
кровать. А руками я задушу Еву, сжав ее горло  мертвой  хваткой.  Жертва  не
успеет ни шелохнуться, ни пикнуть: с ней будет  покончено  в  два  счета.  И
никто не узнает, что убийца я: Еву может убить любой из ее клиентов.
     К действительности меня вернул продолжительный автомобильный сигнал.  Я
был так погружен в свои мысли, что не заметил, как мой "крайслер" выехал  на
левую  сторону  дороги.  Только  благодаря  тому,  что  водитель  встречного
"кадиллака" быстро и  умело  совершил  объездной  маневр,  удалось  избежать
столкновения машин.  Когда  опасность  миновала,  я  продолжил  движение  по
правой стороне шоссе. После этой встряски я вел машину осторожнее  и  доехал
до Фри-Пойнта  благополучно,  все  еще  с  удовольствием  обдумывая,  как  я
расправлюсь с Евой. Было около трех часов, и  я  попросил  Рассела  принести
мне на террасу сэндвичи и виски. Ожидая, пока Рассел  подаст  еду,  я  ходил
взад и вперед по террасе, с бешенством вспоминая, как со мной обошлась  Ева,
и удивляясь тому, что она полностью завладела мной, несмотря  на  ее  полное
безразличие ко мне. То, что я в деталях разработал план убийства Евы  и  что
испытал радость от такой расплаты, приводило меня в ужас.  Несколько  недель
тому назад подобная мысль никогда бы не пришла  мне  в  голову.  А  сегодня,
когда я был так унижен, мысль об  отмщении  через  убийство  показалась  мне
спасительной. Я видел в этом единственную возможность  восторжествовать  над
Евой. Нужно выбросить из головы не только планы о мести, но и  причину  этих
страшных планов - Еву. Она ужасно относится ко мне и  никогда  ее  поведение
не будет другим. Остается только одно: примириться  со  своим  поражением  и
забыть ее. Я не смогу написать ни  одной  стоящей  книги,  пока  проститутка
будет оказывать на меня свое тлетворное влияние, целиком занимать мои  мысли
и портить мне нервы, как, например, сегодня. Надо с этим покончить.
     Слуга принес и поставил на стол поднос.
     - Доставь мне пишущую машинку, Рассел, - повернувшись к нему,  попросил
я. - Мне нужно работать.
     Он расплылся в улыбке.
     - Надеюсь, что дела на студни идут хорошо, сэр?
     - Все в порядке, - не проявляя  никакой  радости,  ответил  я.  -  Будь
другом, дай мне работать.
     Слуга мельком посмотрел на меня. И улыбка на его лице исчезла.  Он  тут
же отправился в библиотеку за  машинкой.  Я  сел  и  начал  изучать  заметки
Бернштейна, но не в силах был сосредоточиться: из головы не выходила Ева.  Я
не мог примириться с унижением, которому она меня подвергла. Именно я, а  не
кто-то  другой,  стоял  перед  ее  запертой  дверью,  как  какой-то  уличный
торговец. Чем больше я об этом  думал,  тем  взвинчивал  себя  все  сильнее.
Когда Рассел поставил рядом со мной машинку и  ушел,  я  не  смог  заставить
себя работать и, доев сэндвичи, начал  пить  виски.  Ева  заплатит  за  все,
думал я, наливая виски трясущейся  рукой.  Я  найду  способ  рассчитаться  с
мерзавкой. Я залпом выпил виски  и  налил  снова.  Я  повторил  процедуру  с
наполнением стакана несколько раз, пока не почувствовал тяжести в  ногах.  Я
понял, что опьянел. Оттолкнув стакан, я придвинул к себе машинку.  "К  черту
Еву, - громко проговорил я. - Она не  остановит  меня.  Никто  не  остановит
меня". Я попытался написать для заказанного сюжета  первую  сцену  с  учетом
замечаний Бернштейна,  но  после  часа  мучительного  и  напряженного  труда
выхватил  лист  из  машинки  и  разорвал  его  на  куски.  У  меня  не  было
творческого настроения. Я ушел с террасы и стал бродить по  пустым  комнатам
дома. Рассела в доме не было.  Наверное,  спрятался  где-то  в  лесу,  чтобы
спокойно подремать. В  доме  было  невыносимо  одиноко,  и  я  подумал,  что
совершил ужасную глупость, поселившись в таком уединенном месте. Пока  Кэрол
была рядом, все было прекрасно, но теперь,  когда  она  станет  работать  на
студии, здесь будет ужасно скучно. Как  я  ни  старался  думать  о  чем-либо
другом, я все равно возвращался в мыслях к Еве. Я взял  испытанное  средство
забыться  -  книгу,  стал  читать,  но,  пробежав  глазами  страниц   шесть,
убедился, что не имею ни малейшего представления о том, что  я  прочитал,  и
через всю комнату швырнул книгу  на  пол.  Виски  наконец-то  подействовало:
голова моя стала тяжелой, настроение бесшабашным.  Я  решительно  подошел  к
телефону. Сейчас я выскажу этой бездушной стерве все, что думаю о ней.  Если
она считает, что имеет право по-свински обращаться со мной и что это  сойдет
ей с рук безнаказанно, она очень даже ошибается. Я  поставлю  ее  на  место.
Набрав номер, я сохранял твердость  духа,  данное  себе  слово  намерен  был
сдержать.
     - Кто говорит? - спрашивал меня голос Марти.
     И как только я услышал голос служанки, а не самой Евы, я  отказался  от
попытки какого-либо разговора. Я просто молча положил трубку. Я  не  захотел
объясняться с Евой через Марти. Я закурил сигарету  и  неуверенной  походкой
снова поплелся на веранду. "Так больше продолжаться не  может,  -  сказал  я
себе в десятый, может, раз, - надо попытаться работать". Я снова  уселся  за
стол и принялся читать заметки Бернштейна, но, чувствуя, что не  воспринимаю
написанного, в отчаяньи отшвырнул сценарий в сторону. В  ожидании  жены  все
остальное время я бродил по саду, курил сигарету за сигаретой  и  злился  по
той причине, что я одинок и покинут.
     Кэрол вернулась к обеду. Она вылезла из своей маленькой  двухцветной  -
кремовой с голубым - машины, бегом пересекла лужайку  и  бросилась  ко  мне.
При виде жены я почувствовал облегчение. Я крепко прижал ее к себе  и  долго
не отпускал.
     - Как дела, дорогая? - улыбаясь, спросил я. - Как ты себя чувствуешь?
     Она вздохнула.
     - Я очень устала, Клив. Мы работали без  передышки.  Пойдем  в  дом,  и
налей мне что-нибудь выпить. Ну, рассказывай свои новости.
     Мы  пошли  к  дому,  и  по  дороге  жена  рассказала  мне,  как  прошло
совещание.
     - Пока Р.Г. доволен, - сказала она. - Это будет  великолепная  картина.
Джерри просто  бесподобен,  и  даже  Р.Г.  внес  на  этот  раз  одно  ценное
предложение.
     Я налил для Кэрол джин и выжал в стакан  лимонный  сок,  а  себе  опять
взял виски.
     - Послушай, Клив! - внезапно  воскликнула  Кэрол.  -  Неужели  ты  один
выпил почти целый графин виски? Еще утром он был полным.
     Я протянул ей стакан и рассмеялся.
     - Конечно, нет, - заверил я. - За кого ты меня принимаешь? За  пьяницу?
Я опрокинул графин и разлил половину его содержимого.
     Кэрол внимательно посмотрела на меня, но увидев, что я не отвел  глаза,
просияла:
     - Конечно, ты не  пьяница,  -  улыбнулась  она.  Кэрол  показалась  мне
бледной и измученной. - Сэму понравился сценарий?
     Я кивнул.
     - Конечно, понравился. А почему бы и нет? Разве не ты написала его?
     - Мы написали его вместе, дорогой, - ответила моя  добрая  Кэрол,  и  я
почувствовал, что она встревожилась. - Надеюсь, что ты не переживаешь  из-за
этого? Я хочу сказать, что я не стала бы вмешиваться, если бы не...
     - Не будем говорить об этом, - оборвал я жену, - я и сам знаю,  что  не
мастак писать киносценарии, и не прочь поучиться у тебя. -  Я  сел  рядом  с
женой и взял ее  за  руку.  -  Мне  никак  не  удается  переработать  его  в
соответствии с замечаниями Бернштейна. Знаешь, Кэрол, я все же  хочу,  чтобы
Сэм нанял кого-то другого писать киносценарий: я все время топчусь на  одном
месте. У меня ничего не получится.
     - Дай мне сигарету и расскажи о требованиях Бернштейна.
     Я прикурил для Кэрол сигарету, потом передал в подробностях разговор  с
Бернштейном.   Внимательно   слушая,   по   временам   одобрительно    кивая
темноволосой головкой, Кэрол со  знанием  дела  вникала  в  замысел  будущей
киноленты.
     - Сэм просто великолепен, - заявила Кэрол, когда я кончил. - Так  будет
значительно лучше. Ты обязательно  должен  переработать  сценарий,  Клив.  Я
знаю, что ты сможешь это сделать, да  ты  и  сам  понимаешь,  насколько  это
важно для тебя.
     - Тебе хорошо говорить, Кэрол, - с горечью возразил я, но  пойми,  я  в
жизни не написал ни единого киносценария. Я потратил все утро, а  результата
нет.
     Кэрол испытующе и удивленно смотрела на меня.
     - Может быть, завтра все будет иначе, - с надеждой сказала она.  -  Сэм
думает, что тебе не потребуется много времени,  чтобы  переработать  вариант
набело. Дело в том, что нужно поскорее приступить к студийному этапу  работы
над новым киносценарием.
     Я раздраженно вскочил на ноги.
     - Не знаю. Нельзя же заставить человека, когда ему не пишется.
     Кэрол подошла и обняла меня.
     - Не нервничай, Клив. Все будет хорошо, вот увидишь.
     - К черту все дела. Сейчас я недену халат и весь вечер  буду  отдыхать.
У тебя есть что читать?
     - Я должна еще  поработать,  -  ответила  жена.  -  Кое-что  исправить,
изменить в сюжете.
     - Не можешь же ты  отдавать  работе  не  только  день,  но  и  ночь,  -
возразил  я,  раздраженный  тем,  что  даже  вечером  Кэрол  была   способна
трудиться. - Отдохни. Это пойдет тебе на пользу.
     Жена подтолкнула меня к двери.
     - Не искушай, Клив, отдыхом. Он  мне  необходим,  но  и  дело  срочное.
Посиди пока на террасе один. Посмотри,  как  здесь  красиво.  Как  только  я
разберусь со своими бумагами, я сразу приду к тебе.
     - Ничего не поделаешь, если ты не можешь оставить работу на  завтра.  -
Я пошел в спальню, снял пиджак и надел халат. Потом вернулся  на  террасу  и
сел.
     Солнце садилось, золотя вершины гор, видневшиеся на фоне  ярко-голубого
неба. На террасе было тихо, тепло и спокойно, но ум мой  не  знал  покоя.  Я
глядел без прежнего восхищения на горы.  Красота  их  меня  не  радовала.  Я
перевел взгляд на сад. И вдруг снова увидел, что на скамейке сидит  какой-то
человек. Плечи его опущены, руки зажаты между колен. И тут я узнал его  -  и
словно чья-то ледяная рука сжала мое сердце. Джон Коулсон! Но он умер  почти
три года назад! Я видел его лежащим в гробу и  видел,  как  потом  обтянутый
черным крепом гроб с мертвым телом драматурга унесли четверо пожилых  мужчин
в  черном.  И  все  же  он  сидел  в  саду,  повернувшись  ко  мне   спиной,
неподвижный, как  человек,  погруженный  в  глубокое  раздумье.  Я  вскочил,
подбежал к перилам веранды и стал до боли в  глазах  всматриваться  в  того,
кто показался мне Джоном. Когда  я  пригляделся  более  внимательно,  фигура
человека, сидящего на скамейке, превратилась в  тень,  отбрасываемую  кустом
роз,  освещенным  последним  лучом  заходящего  солнца.   Я   долго   стоял,
вцепившись в перила, чувствуя, как мое сердце бешено бьется и как  от  ужаса
я обливаюсь холодным потом. "Неужели я схожу с ума? - спрашивал  я  себя.  -
Что это? Обман зрения или Коулсон действительно пришел  обратно  из  царства
мертвых на землю?" Наконец я нашел в себе  силы  и,  дотащившись  до  стула,
сел. Наверное, я слишком много выпил, решил я. Никогда за все те  годы,  что
я считался автором  пьесы  умершего  драматурга,  я  не  воскрешал  в  своем
сознании ни единой детали своего прошлого.  Но  теперешняя  моя  работа  над
пьесой Коулсона, попытки имитировать написанные  им  диалоги,  углубить  его
мысли  привели  к  тому,  что  моя  память,   разбуженная   этими   внешними
раздражителями, так живо восстановила образ, что достаточно было игры  света
и тени, чтобы мне показалось, что  я  вижу  давно  перешедшего  в  мир  иной
Джона. Я попытался  убедить  себя,  что  это  -  единственная  причина  моих
галлюцинаций, и все же сердце мое трепетало от ужаса. Темнело.  Я  продолжал
сидеть на террасе, думая о Коулсоне.  Я  знал,  что  поступаю  беспринципно,
превращая его пьесу  в  киносценарий,  но  я  слишком  далеко  зашел,  чтобы
остановиться. Я не должен был красть пьесу. Но не случись этого - я не  стал
бы известным писателем и не сидел бы на террасе шикарной виллы  в  одном  из
самых очаровательных уголков Калифорнии. Я никогда бы не встретил  Кэрол.  Я
перевел дыхание - и нечего греха таить - я никогда бы не узнал Евы.
     - Что ты тут делаешь в темноте? - спросила Кэрол, выходя на террасу.  -
Видно, не представляешь, сколько часов ты сидишь здесь, дорогой. Уже  первый
час.
     Я вздрогнул от голоса, вернувшего меня к настоящему.
     - Я думал, - ответил я и встал, почувствовав боль в  затекших  ногах  и
озноб. - Я даже не представлял, что так много времени. Ты кончила?
     Жена обняла меня за шею и поцеловала.
     - Не сердись, дорогой, - прошептала она мне на ухо. - Я  набросала  для
тебя черновик нового сценария. Теперь тебе останется только  подправить  его
и отвезти Бернштейну. Сценарий получился очень удачным. Ты не сердишься?
     Я посмотрел на нее и позавидовал ей. То, что  мне  вообще  не  удалось,
дается ей так легко.
     - Но, Кэрол, ты не должна работать за нас двоих.  Это  же  абсурд.  Так
дойдет до того, что я буду у тебя на содержании.
     - Не сердись, - умоляла она, - ведь я  только  обобщила  твои  мысли  и
замечания Сэма.  Даже  стенографистка  с  успехом  могла  бы  выполнить  эту
работу. Завтра ты все  отшлифуешь  и  отдашь  Сэму.  Потом  Р.Г.  просмотрит
сценарий, уверена, одобрит его, и тогда тебе действительно придется  взяться
за работу. Поцелуй меня и не хмурься. - Я поцеловал жену. - Пойдем спать,  -
сказала она. - Завтра я должна встать очень рано.
     - Я сейчас приду, - ответил я, чувствуя, что меня одолевает  хандра.  -
Иди. Я сейчас.
     Кэрол пошла в спальню. Я вернулся  на  террасу  и  снова  посмотрел  на
освещенную луной скамейку. Она  была  пуста,  я  закрыл  окна  и  отправился
спать.


16

     В последующие четыре дня я окончательно убедился в  том,  что  совершил
ужасную ошибку, оставшись жить во Фри-Пойнте. Я отрезал себя от  общества  и
развлечений, меня мучили скука и одиночество. Очарованный тишиной  и  покоем
этого места, я вначале наивно надеялся, что именно  этот  прекрасный  уголок
Земли нашей вдохновит  меня  на  создание  романа.  Но  когда  пришло  время
приняться за работу, я обнаружил,  что  вдохновения  как  не  бывало  и  что
прелестное местечко - просто глухомань. Я с трудом  заставил  себя  написать
переработанный второй вариант  сценария.  Кэрол  выполнила  всю  необходимую
работу, и единственное, что мне оставалось сделать,  -  просто  перепечатать
сценарий. Мне ничего не надо было  переправлять  или  добавлять,  и  все  же
потребовалась  вся  моя  воля,  чтобы  заставить  себя  сесть  за   машинку.
Несколько раз я порывался  позвонить  машинистке,  вызвать  ее  и  попросить
допечатать сценарий. Но, в конце концов,  я  все  же  напечатал  его  сам  и
вручил Бернштейну. Я с нетерпением ждал ответа от Голда. Я  решил,  если  он
согласится принять сценарий,  просить  поручить  остальную  работу  над  ним
кому-нибудь другому. Я  никогда  не  осмелюсь  дать  дополнительный  диалог,
необходимый для постановки фильма. У меня не было ни малейшей  надежды,  что
я смогу имитировать блещущие  остроумием  диалоги  Джона  Коулсона.  Если  я
представлю написанный мной диалог, такой проницательный человек,  как  Голд,
сразу же поймет, что не я автор  пьесы.  Мне  не  хотелось  думать  о  своем
финансовом положении, но дела обстояли так, что тревога за  завтрашний  день
возникала сама собой: от моего капитала почти ничего  не  осталось.  Доходов
не было, а долги росли, с каждой неделей становилось все больше и больше.  Я
ни словом не обмолвился об этом с Кэрол,  так  как  знал,  что  она  тут  же
вмешается и нас